Самое страшное в этом процессе — одиночество. Не боль в животе, не тело, которое ноет и разрушается, не трещины на губах, сухая кожа и разъеденная кислотой зубная эмаль. Страшно, что я отличаюсь от всех настолько, на такое «никому никогда не расскажешь», что становятся невозможными открытые, близкие, доверительные отношения.
Между мной и миром появляется ещё одна невидимая стена — будто мало языка, разницы полов, культурных и индивидуальных отличий, сексуальных предпочтений (или обречений — как посмотреть) — люди не умеют и не любят разбираться в чужих страданиях, смотреть на болезнь, как на особенность, а на особенность, как на норму, требующую помощи, но не осуждения.
Между мной и миром становится больше ровно на один стыдный процесс.
На одну болезнь.
***
Когда человек с расстройством пищевого поведения приходит к психотерапевту, когда и если у него достанет мужества вообще об этом начать говорить хоть с кем-то, окажется, что ему абсолютно не на кого опереться. Большой мир гудит демонстрацией успеха, хорошей жизни, лёгких решений: только поднимись с дивана, только захоти, только.
Только.
Близкие напуганы или обозлены. Возможно, ничего не замечают или не хотят замечать. Иногда — именно близкие — источник напряжения, которое находит выход в замкнутом круге отношений с едой.
Человек с расстройством пищевого поведения приходит к психотерапевту тогда, когда ему уже фактически некуда идти. Иногда он сразу говорит о своей «проблеме», иногда — нет. Неизвестно, что лучше, на самом деле, не известно, как проще.
Иногда человек с расстройством пищевого поведения не говорит об этом никогда.
***
Это начинается с тела. Тело — персональный ад, вместилище малоконтролируемых желаний. Тело — нужно, должно, обязано. Привлекать, нравится, выдерживать, соответствовать, помещаться и вмещать. И оно — не справляется. Растёт неумолимо, хочет без ограничений, теряет упругость и красоту, не справляется с чувствами, которые ранят и затапливают, которые разрывают на куски, причиняют боль.
Маленькая диета, средняя диета, жесткая диета.
Спорт, больше спорта, ещё немного спорта — не помешает.
Срыв.
Срыв — это когда я больше не могу контролировать его. Тело, желание, процесс.
Когда еда становится одержимостью, когда финал наступает вместе с пустотой — на столе, в кастрюле, в холодильнике. Когда тяжесть в желудке становится большей, чем любая другая тяжесть, больше чем боль и страх.
Стыдно, и, одновременно, спокойно.
Вот только тело подводит, чёртово тело опять не справилось.
И тяжесть в желудке, которая не даёт окончательно расслабиться.
И тогда, именно тогда приходит спасительная и простая мысль: вернуть всё назад. Просто. Достать. Еду.
И всё.
И больше никогда.
***
Когда мы работаем с булимией мы занимаемся множеством разных вещей: работаем с диссоциацией, со способами эмоциональной регуляции, с социальными навыками и восстановлением отношений, с травматическими эпизодами прошлого, со страхами перед будущим.
С пищевым дневником, отчаянием, замкнутым поведенческим циклом.
С восстановлением достоинства и способности быть в отношениях.
С отношением к телу, к собственной плоти, к телам других людей.
С сексуальностью и близостью.
С собой.
Когда мы работаем с булимией, мы работаем с человеком. С человеком, которому страшно, стыдно, одиноко.
И больно быть.